МКУК "Карабулакская городская библиотека"

Костоев Алихан Усманович (1934–1992) первый в истории чечено-ингушской литературы профессиональный критик родился в селении Яндырка Чечено-Ингушской Автономной области в семье известного в Чечено-Ингушетии религиозного деятеля Усман-муллы. В 1965 г. окончил Литературный институт по отделению литературной критики. Со студенческих лет один из активных участников национального ингушского движения за восстановление прав репрессированных народов и один из авторов и редакторов писем, заявлений и обращений ингушского народа в центральные органы власти. По указке ЦК КПСС Чечено-Ингушским обкомом КПСС подвергался массированному идеологическому давлению. По этой причине произведения его не печатались.
После известных выступлений ингушей 16–19 января 1973 г в г. Грозном в связи с притеснением их властями Северной Осетии, А. Костоев был объявлен националистом и антисоветчиком с последующим увольнением с работы. Вынужденный покинуть Чечено-Ингушетию, уехал в Москву, вернулся в свой альма-матер, Литинститут, где преподавал и готовил группу молодых чечено-ингушских литераторов-прозаиков, поэтов, драматургов.
Предлагаемые читателю притчи, стихотворения в прозе в большинстве своем написаны в годы учебы в Литинституте. Незначительная часть стихотворений в прозе была напечатана в ингушской газете «Сердало» («Свет») уже после окончания учебы, благодаря бывшему в тот период заведующим отделом культуры газеты, Магомед-Рашиду Плиеву.

Стихотворения в прозе, притчи А. Костоева, как нам представляется, будут встречены читателем с несомненным интересом, как еще один родник народной мудрости.
Беспрецедентным политическим событием явился митинг ингушского народа, прошедший в январе 1973 года в столице бывшей Чечено-Ингушской Республики. Движимые исторической справедливостью лидеры народа того периода Джабраил Кортоев, Ахмед Газдиев, Идрис Базоркин, Султан Плиев, Ахмед Куштов взяли на себя ответственность и во всеуслышанье озвучили непреклонную волю ингушского народа к возвращению территорий отторгнутых в пользу Северной Осетии. В эти дни в г. Грозном стояли редкостные морозы. Столбик термометра опускался до -30 градусов, но народ выстоял трое суток, трибуна не оставалась свободной ни на минуту. Митингующие охраняли буквально все подходы к центральной площади г. Грозного. Все осознавали возможные серьезные провокации. Вокруг памятника Ленину было организовано круглосуточное дежурство.
И все же, какой не носил митинг мирный характер, власть не могла смириться с тем, что бы он продолжался. На исходе третьих суток митинг был разогнан силовыми методами.
Почему я об этом вспомнил? Да потому, что автор этой книги, Алихан Костоев являлся участником этих политических акций. Будучи выпускником Литературного института, как человек большого интеллекта, мастером художественного и публицистического слова, Алихан являлся редактором многочисленных обращений и писем в адрес ЦК КПСС, Верховного Совета ССР и РСФСР.
Надо сказать, делал он эту работу квалифицированно, а главное, с большой душой!
Об этом мне известно до мельчайших подробностей. В этот период я являлся и.о. заведующего отделом культуры республиканской газеты «Сердало» и с Алиханом, еше до упомянутых событий, поддерживал не только дружеские, но и творческие отношения.
Помнится случай, когда А. Костоев предложил мне, для публикации в газете ряд белых стихов. По поводу одного из них, а именно, «Стена и дом» у меня состоялся ожесточенный спор на заседании редакционной коллегии. Мои оппоненты узрели в этом произведении потаенный смысл – борьбы с существующим режимом:
«...одна лишь стена обветшалая стояла в нашем дворе, где прежде добротный дом красовался...

впустую торчала стена старая из земли – и решил я эту стену снести... Упрямо и неотступно я бился с каменной стеной: лопатой и ломом ее крушил и руками расшатывал и плечами валил...»
Спор мой с членами редколлегии кончился в мою пользу – я сумел их убедить в том, что идея этого белого стиха заключается не в призыве к борьбе с существующим режимом, хотя это так и было, а в обыкновенном быте. Не мог же я признаться в справедливости их высказываний. Будь так – стихотворение не было бы опубликовано.
Я никогда не забуду слова искренней радости и благодарности, высказанные мне Алиханом после появления в свет подборки его белых стихов.
Прошло семь месяцев после ингушского политического митинга. Как подписавший «Обращение ингушского народа» в адрес Политбюро ЦК КПСС, как активный участник процесса сбора подписей в среде интеллигенции, я был уволен из редакции. Поводом к увольнению послужил и мой категорический отказ от выступления против лиц, обвиненных в национализме. (Линчевание творческой и технической интеллигенции, партийных работников из числа ингушской национальности продолжалось около десяти лет. Сохранить себя мог только тот, кто был способен публично осудить сам митинг и его организаторов.)
Алихан Костоев видел, как тяжело переживали ингушские парни и девушки, пострадавшие в результате политических гонений. Узнав о моем увольнении, от очередной жертвы произвола, он пришел ко мне и сказал буквально следующее:
Магомед-Рашид в Ингушетии еще не было случая, чтобы человеку позволили умереть голодной смертью. Главное – сохрани честь и достоинство патриота. Придет день и ты, и тебе подобные будут оценены и почитаемы.
При всем том, что в своем поведении я руководствовался именно этими принципами, было приятно еще раз осознать, что в дни тягостные и мрачные, рядом оказался человек сильный духом и здравого оптимизма.

В период, когда волна политического гонения ингушской интеллигенции спала, Алихан Костоев устроился на работу в Республиканское Радио – редактором детской программы передач. К этой работе у него не лежала душа. И все последующие годы ему так и не дали заняться близким ему по духу делом – художественным творчеством. Потом его просто уволили, фактически, запретив работать. И он вынужден был покинуть свою Республику. Впрочем эта участь постигла многих представителей ингушской интеллигенции. Так власть боролась с теми, кто был потенциально способен своим творчеством вести борьбу за права своего народа. Предлагаемые Вам, дорогой читатель, в этом издании произведения яркое свидетельство того, что Алихан Костоев безусловно обладал подобного рода творческими возможностями. Поэтому он и был гоним властями – но любим народом и всеми, с кем он хоть как-то соприкасался.
И последнее. Алихан ушел из жизни так и не дожив до того дня, о котором он так мечтал. Это день полного торжества справедливости в отношении своего народа – день, когда все ингушские земли были бы возвращены и народ ингушский свободно, равный среди равных, мог бы жить и созидать во благо мира и добра!
ЧЕЛОВЕК МУДРОГО СЕРДЦА
Известна расхожая раза о том, что каждый человек, любая личность – это в совокупности целый мир, ни на какой другой не похожий. Уход человека из жизни – есть невосполнимая потеря, от которой мир становится беднее, однотоннее, теряя существенную часть своей многомерности.
Гораздо больше теряет мир, когда от нас уходит художник, созидатель, мыслитель, просветитель. Личность с большой буквы, имевшая многочисленнейшие связи с людьми разных вероисповеданий, возрастов, профессий, мировоззрений. С ее уходом сиротеют не только близкие: жена, дети, родственники, друзья и товарищи, но и целый духовный пласт, будь то литература, музыка, театр, журналистика...,
О такой личности я и хочу вам поведать, дорогой читатель. Рассказать об Алихане Костовве – писателе, критике, журналисте, редакторе, учителе, книгу которого, посмертно изданную, вы держите в руках.
Без малого тридцать пять лет я знал Алихана Костоева, срок немалый для нашей изменчивой, неустойчивой и сложной действительности.
В августе I960 года я прилетел в Москву сдавать вступительные экзамены в Литературный институт им. М. Горького. Вместе с моим земляком Эмилем, которого я знал по Ташкенту заочно, поселился в комнате на втором этаже девятиэтажного здания общежития.
Со сковородкой начищенной и нарезанной картошки я встретил на кухне двоих парней, таких же абитуриентов. Один – небольшого роста, но крепко сбитый, с широким открытым лицом, с гладко зачесанными назад густыми черными волосами. Второй – высокий и стройный. Разговорились. Два слова: «ингуши» и «крымские татары» послужили нам своеобразным паролем, открывающим сердца и мысли. мы сразу и неодолимо почувствовали друг к другу симпатию и расположение. Да иначе и быть не могло: все четверо, несмотря на относительно молодой возраст, изведали вдоволь жестокостей депортации.
Моих новых знакомцев звали Алиханом и Саидом – высокого, голубоглазого, никогда бы и не подумал, что среди «лиц кавказской национальности», как нынче принято называть, встречаются и такие. Алихан бнл принят на отделение критики и писал в основном статьи по своей родной, ингушской, литературе. Уже тогда эти статьи отличались глубиной анализа, требовательностью и логической строгостью суждений, бескомпромиссностью, что, понятно, нравилось не всем авторам и людям, сидевшим в редакторских креслах, – и Алихана почти не печатали. По этому поводу у нас с ним не раз возникали горячие споры. Я, например, говорил: «Ты, Алихан, с очень строгими, неимоверно высокими требованиями подходишь к своим литераторам и к их произведениям, точно так, как относился в свое время Белинский к русским писателям. Учти, тут есть существенная разница. Белинскому было с кого и что требовать, у русских писателей была богатая предшествующая литература, жили и творили они в обстановке относительно спокойной и Белинский имел полное моральное право требовать с них по большому счету большей художественности, глубины, правды. Ну, а в твоем случае что мы имеем? Литература сравнительно молода, не успела да и не могла окрепнуть в довоенные годы, а затем последовали долгие годы немоты, молчания...»
«В основном, особенно в том, что касается русской литературы, русских писателей, Белинского, старик, ты прав, – отвечал Алихан. – Но что касается нашей литературы, наших писателей, я считаю – нет. Сейчас, когда вновь нарождается, возрождается наша литература, искусство, наука, мы ни в коей мере не должны искусственно понижать планку прыжка, то есть требовательности, а поднимать ее на максимально высокий уровень, – только стремясь к ней, мы выберемся из того болота, в которое были брошены по не зависящим от нас и от народа обстоятельствам...»
Всегда мобильный, веселый, неунывающий, любивший и умевший посмеяться, находивший общий язык с любым и каждым, Алихан имел в институте большой вес и авторитет. Не было человека, который не знал бы его. Помнится такой эпизод. Из какого-то института пришел навестить его парень, с которым Алихан недавно познакомился. Записал парень адрес, имя и фамилию Алихана, да подевал куда-то. А они условились встретиться на Тверском бульваре. Так вот, приехал товарищ, ищет Алихана. У одного спросил, у другого. Не знают, не поймут, о ком идет речь. Тогда парень говорит:
– Ну, такой, небольшого роста, коренастенький такой. Когда говорит, часто указательным пальцем машет.
В ответ ему пожимают плечами; да мало ли кто здесь указательным пальцем машет, почитай, каждый второй, а тот, что не машет, значит, разуверился в том, что он – гений... Но таких здесь мало, почти нет, можно сказать.
– Ну, он еще очень часто ругается... – продолжает парень.
Те опять пожимают плечами, эка, мол, невидаль.
– Одним и тем же словом: «Бармалей»!
– Да это же ты Алихана Костоева ищешь! Иди вон туда, в главном корпусе он!
Потом, когда речь заходила об этом случае, Алихан с деланным возмущением восклицал:
– Вот ведь Бармалей! Первый же встречный ингушский писатель показал бы, где я нахожусь!
К окончанию института, как положено, все писали дипломную работу. Алихан затеял совершенно новый цикл статей, хотя чего проще было бы собрать, подчистить, подкорректировать старое, написанное уже в стенах института. Но Алихан не изменил собственным принципам: какие высокие требования предъявлял он своим оппонентам в статьях, такие же ставил и перед собой.
Бывал Алихан порою уступчивым до невозможности, а порою и никакими доводами нельзя было его переубедить – стоит на своем!
Что это было? Разум провидца или нечто иное? Теперь уже трудно сказать, тайну эту он унес с собой...
Алихан Усманович Костоев родился 1 июля 1934 года в селении Яндырка (Яндаре), Назрановского района, Чечено-Ингушской АССР. В сентябре 1941 года пошел в первый класс Яндырской семилетней школы, в которой он – увы! – проучился всего лишь два года с хвостиком: судьба готовила ему иную «учебу», в иных местах, которые потом долгие годы будут называться «местами высылки», депортации.
Обо всем этом говорено и написано немало, подчеркну лишь, что это обстоятельство сыграло немалую роковую роль в течение всей, слишком короткой жизни Алихана и, я уверен, также в его преждевременной смерти...
В 1944 – 1946 годах Алихан учился в поселке Лихачевка, Убаганского района, Кустанайской области Казахстана, в который была вывезена основная масса депортированных ингушей и чеченцев. Затем два года – в самом Кустанае и наконец окончил несчастную семилетку в 1948 году на станции Тобол той же области. В сентябре 1948 года ему удалось поступить в горный техникум города Карталы, Челябинской области. Нужно было скорее приобретать специальность, чтобы зарабатывать кусок хлеба. О литературе в тот период не могло быть и речи!
Проработав несколько лет шахтером и строителем, он в 1959 году блестяще сдает вступительные экзамены в Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова и становится студентом факультета журналистики, по сути самого престижного вуза страны. Но уже лелеет другую мечту – учиться в станах знаменитого Литературного института им. Горького. Он посылает на творческий конкурс критические статьи, рецензии, отчасти написанные еще в г. Грозном, отчасти – уже в пору студенчества. Он успешно выдерживает конкурс и получает приглашение на вступительные экзамены.
Из общежития MГУ он затем перебирается в общежитие Литинститута, где мы и познакомились. Жил он в период учебы в одной комнате с ингушским писателем Саидом Чахкиевым. И преподаватели, и студенты института души не чаяли в Алихане Костоеве – прекрасном студенте и хорошем товарище.
После завершения учебы каждый уехал к себе на родину, туда, где прежде работал. Алихан – в г. Грозный, я – в Ташкент, в газету «Ленинское знамя», выходившую на крымско-татарском языке. Алихан определился в газету «Сердало», где он до студенчества успел поработать заведующим отделом культуры.
Очень скоро обнаружилось, что и в Ташкенте, и в Грозном мало что изменилось. И он и я не могли остаться в стороне от страданий народа. Я включился в Ташкенте в наше общенациональное движение за возвращение крымских татар на родину и их полную реабилитацию, Алихан – в движение за восстановление национальной целостности Ингушетии, иными словами – возвращения ей Пригородного района, отданного в пору депортации Северной Осетии.
Началось подспудное, планомерное преследование: перво-наперво переставали печатать, вытесняли с работы, перекрывали кислород всюду, где это возможно.
Я уехал в Москву, благо такая возможность была. В конце концов за народное дело можно бороться везде. А в Москве так и особенно: политический прессинг здесь был слабее.
В Москве, к моей радости, я вновь встретился с Алиханом, приехавшим на двухмесячные курсы литературных критиков.
– Не дают, бармалеи, спокойно жить и работать, – говорил он с негодованием. – Нигде не печатают, что публикуют – проходит двойную, тройную цензуру. В газете «Сердало» даже года не дали проработать. В августе 1965 года взяли собкором, а в июне 66-го пришлось уволиться. Устроился на радио, здесь продержали чуть больше года. Сейчас со скрипом, с трудом приняли в книжное издательство редактором... Это место у них, видимо, считается, как бы подальше от «горячей» политики, отсюда я, как они полагают, не смогу распространять «тлетворного влияния» на своих слушателей и читателей... Не знаю, сколько удастся здесь продержаться. А у меня ведь жена, маленький сын, престарелая мать. Да и обидно, лучшие годы уходят, что ни напишешь – в стол, или делай то, чего они хотят: предай интересы своего народа, отойди от его борьбы, а еще лучше – выступи против, тогда они тебя просто озолотят, а книжек хоть каждый день по штуке выпускай! Нет, не по мне это, старик, не по мне, я хочу, чтобы сын мой Гапур не стеснялся потом за мои поступки, мог смело смотреть людям в глаза! Они меня не согнут, собаки!
Договорясь поддерживать друг с другом крепкую связь, мы вскоре расстались. Письма наши, однако, не всегда достигали адресатов...
Вторично Алихан оказался в Москве уже полный решимости в ней остаться. Я разделял его ранение, узнав о событиях, происшедших в Грозном.
Дело было в следующем. Ингуши терпеливо ждали решения судьбы Пригородного района. И не дождались. Возвращать его власти не намеревались. И тогда 16 января 1973 года наиболее активная часть населения Ингушетии устроила митинг перед зданием обкома Чечено-Ингушской АССР. Манифестанты объявили, что не уйдут с площади, носящей имя самого «справедливого человека на Земле – Ленина», пока не будут даны окончательные ответы.
С ответом меж тем никто не спешил. Было холодно, ветрено, снежно, иных же, голодных и замерзавших, уносили на носилках «Скорой помощи». В самом эпицентре этих событий находился и Алихан Костоев. Да не один, а со своим братом Бесланом, друзьями, собратьями по перу и многими людьми, приносившими термосах чай, кофе, горячую пищу.
На третий день пикетчики были разогнаны ледяными струями из водометов пожарных машин. У Алихана, само собой разумеется, начались еще бóльшие неприятности. Ему инкриминировалась чуть ли не главная роль в организации беспорядков. Разумеется, что подобную роль он не мог сыграть хотя бы в силу характера творческого человека, не слишком организованного и едва ли способного для такого рода деятельности.
Напор стал неимоверно жестким, бескомпромиссным. Оставался один выход – перебираться в Москву.
Как ни парадоксально, но зачастую преследуемые в провинциальных областях и республиках находили в ней тепло, понимание и защиту – не у властей, разумеется, – у передовой мыслящей интеллигенции, которую тоже, следует заметить, зажимали все сильнее и сильнее и которая становилась все пугливее, осторожнее...
Алихану, как всегда, «подвезло», что попал он наконец в Москву после невероятных трудностей и затрат именно в этот период.
Мест рабочих в столице было конечно, сколько угодно и каких угодно. Только предназначались они для сынков и дочек высокопоставленных родителей. Из Грозного, к тому же, постоянно поступали рекомендации «не пущать», «не давать ходу», «не печатать».
Не хочу и не смогу, наверное, испытывать терпение читателя, пытаясь описать состояние человека, оказавшегося в положении Алихана. Думают, что мало кто выдержал бы подобный прессинг, не сломался, не повинился, не повесил голову, – только не Алихан Костоев! Ни разу, ни при каких обстоятельствах – как бы трудны они ни были! – ни разу не усомнился он в правоте своего дела, не дал повода врагам злорадно усмехнуться, порадоваться, что удалось-таки допечь его, загнать в угол.
К этому времени у него было уже немало написанных вещей. Приведу лишь часть списка, не ударяясь в комментарии: «Раздумья об ингушской литературе», обзорная статья, 1959 г.; «Молодые поэты мужают», статья, 1964 г.; «Ахмет Боков», этюд, 1965 г; «Что видно в зеркале», обзор альманаха «Утро гор», 1965 г.; «Повести и рассказы Ахмета Бокова», статья, 1966 г.; «Честь ингушской женщины», рецензия, 1968 г.; «Творческий путь Саида Чахкиева», статья, 1969 г.; «60 и 40», статья, 1969 г.; «Стихотворения Капитона Чахкиева», статья, 1971 г.; «Свидетель времени», сборник литературно-критических статей, 1971 г.; «Семь вечеров», повесть в рассказах, 1969 г. «Аслан и Райзан», повесть, 1972 г. и др.
Следует отметить, что иные из этих произведений написаны на ингушском языке, иные – на русском, так как Алихан Костоев был двуязычным писателем и критиком. Писал на одном языке, мог тут же перевести на другой, более углубляя мысль и расширяя тему уже написанного.
Дабы полнее обрисовать, в какие жуткие, невыносимые условия был поставлен человек, лучше всего, наверное, процитировать самого Алихана, обратившегося от безысходности к председателю ЦК профсоюза работников культуры некоему Пашкову М.В. с письмом следующего содержания, обнаруженным в его архиве:
«Уважаемый Михаил Васильевич! Извините меня великодушно за то, что отвлекаю Вас от серьезных государственных дел, но это, как говорится, не от хорошей жизни.
После нашей с Вами беседы (в ноябре 1984 г.) у меня зародилась робкая надежда, что Вы сможете оказать мне, безработному литератору, главе многодетной семьи, оказавшейся в острой материальной нужде, содействие в трудоустройстве.
31 января 1985 г. мне удалось связаться с Вами по телефону и Вы предложили мне позвонить вторично в 12 час. следующего дня, что я и сделал: 1 февраля с 12 час. до 15 час. я периодически названивал в приемную – мне отвечали, что Вас нет в кабинете, а вчера (4 февраля) мне сообщили, что Вы в течение недели должны проводить ответственный семинар-совещание.
Очень прошу Вас, уважаемый Михаил Васильевич, по возможности, когда у Вас появится свободный промежуток времени, рассмотреть мою просьбу о трудоустройстве».
Так и не нашел «уважаемый Михаил Васильевич» «свободного времени», чтобы помочь, даже просто выслушать «безработного литератора», «главу многодетной семьи»! И так поступали всюду, куда Алихан обращался!
В 1977 году ему удалось прорвать ценою неимоверных усилий блокаду вокруг себя: с помощью друзей и сочувствующих, воспользовавшись временной расслабленностью недругов, удалось проскочить в редакцию прозы народов СССР издательства «Советский писатель» рядовым редактором. Помнится, мне самому не раз пришлось тогда слышать от приезжавших из Грозного вполне благополучных писателей удивленный возглас: «Ка-ак, Алихана приняли на работу в «Советский писатель»? Не может быть!»
О чем говорило это удивление, объяснять, думаю, не надо.
Тему безработицы хочется завершить последним штрихом, последним – увы! – местом работы Алихана: Литинститут им. М.Горь-кого. Альма матер опять помогла в жизни Алихана, уже в завершающейся ее части.
Завкафедрой, известный поэт и критик Роберт Винонен, хорошо знавший Алихана как человека и литератора, без тени сомнений пригласил его вести творческий семинар в группе переводчиков с чеченского и ингушского языков. Пять лет вел его Алихан Костоев, отдавая все силы и знания молодым своим землякам, будущим поэтам и прозаикам. Это были, без преувеличения сказать, самые счастливые годы его жизни. Как мало, оказывается, требовалось человеку, чтобы быть счастливым: дать ему работать по призванию, не дергать, не травить – и только-то.
Не испортила этого чувства Алихана даже сложная, опасная операция, произведенная на горле. Он и эту болезнь, и ее последствия (стал говорить с хрипом, почти шепотом) перенес c присущим ему мужеством, стоически. Даже характером не изменился, только бросил курить. По-прежнему писал, вел активную общественную работу: помогал своему национальному движению, с которым, кстати, никогда не порывал связей. Не было, наверное, петиции, письма или обращения в ЦК КПСС, политбюро или Верховный Совет, которые бы не прошли через руки Алихана, через его умную, толковую и всегда дельную, необходимую редактуру. Последняя работа его, самая видная и крупная в этом плане, – сборник речей и выступлений делегатов II Съезда ингушского народа, состоявшегося в 1989 году.